#Очарование забытых книг
Накануне "Вишнёвого фестиваля" Глубокская районная библиотека предложила чиателям "вишнёвую" тему 
, книгу Михаила Алексеева "Вишнёвый омут".
Немного о писателе.
Родился Михаил Николаевич Алексеев 29 ноября 1918 года в селе Монастырском, что на Саратовщине, в крестьянской семье со средним достатком. Семья жила вместе, под одной крышей. На дворе было две лошади, жеребенок, корова, две телки, десятка полтора овец. Всё это “богатство” приходилось на два десятка ртов.
Среди всех обитателей большого дома самым близким будущему писателю был дед Михаил, с именем которого в селе Монастырском связывали разведение садов, а писатель связывает появление в своем творчестве романа “Вишневый омут”, а если сказать еще более обобщенно, то высокоразвитое чувство красоты природы, какое осталось в нем навсегда и обрело неповторимую черту всего, о чем бы ни писал Михаил Николаевич. От деда, отца и матери вобрал он веру в светлые начала жизни.
Роман “Вишневый омут” — новаторский для Михаила Алексеева, самобытное произведение. Появившись в 1961 году, роман сразу же обрел всесоюзную известность, выдвинул имя автора в число ведущих прозаиков современности. За это произведение Михаил Алексеев первым в России был удостоен учрежденной тогда премии — Государственной премии РСФСР имени А. М. Горького.
В романе с поэтичностью раскрывается уникальный быт русской деревни и неугасимое стремление её жителей к счастливой любви. В нём повествуется о жизненном пути нескольких поколений одной крестьянской семьи, начиная с 1880-х годов и заканчивая периодом Великой Отечественной войны. Главный герой, молодой селянин Михаил Харламов, посадил яблоневый сад у берега загадочного Вишневого омута, который стал символом новой, светлой эры для русского крестьянства после установления Советской власти. В то же время Вишнёвый омут представляет собой метафору старого, мрачного мира, который ранее господствовал в деревенской жизни.
Да, Вишнёвый омут в книге представляет собой мрачное место:
"Омут кругл, глубок и мрачен. Никогда не меняет он своего угрюмого цвета. Светлые, золотистые воды Игрицы, впадая в него, мгновенно темнеют, становятся густо-красными, а вырвавшись на волю, тотчас же обретают прежнюю прозрачность...
Омут называется Вишневым, а почему, никто не знает. Самые давние жители Савкина Затона, такие как бабка Сорочиха, не помнили, чтобы по берегам его росли вишни. Может быть, нарекли его так за темно-красный цвет, может быть, за то, что уж очень много, ежели верить легендам, людской кровушки цвета спелой вишни пролилось в вечно студеные воды омута и окрасило его.
Прохожих, всех без исключения, при виде омута охватывала оторопь. Девчата миновали его не иначе как рысью и с отчаянным визгом. А богомольные старухи обходили далеко стороной.
У омута нет дна. Так полагали все. Случалось, что находился человек, который этому не верил – как нет дна? – и делал попытку измерить глубину его. А потом роковым образом исчезал – так-то мстил омут маловеру..."
Но есть в романе Михаила Алексеева светлый образ, связанный с вишней:
"... Теперь против омута не стоял темной, пугающей стеною лес, и затонские девчата все чаще появлялись на плотине, купались в Игрице, плескались, озорничали. Воскресными днями с утра до позднего вечера звенели их голоса, и звончее, пожалуй, задорнее всех – голос Фроси Вишенки, прозванной так за нежно-румяный цвет лица, за влажный живой блеск глаз и за то, что была она вся кругленькая, чистенькая и вечно смеющаяся.
– Чисто спела вишенка, – обронил однажды старший зять Рыжовых, церковный сторож, глуховатый Иван Мороз, придя к тестю поутру и завидя младшую дочь Ильи Спиридоновича.
Фрося только что умылась у рукомойника, но не успела утереться – в длинных черных ресницах ее дрожали синие капли; прозрачные капельки катились и по круглым щекам, висели на смуглом овале подбородка, на мочках маленьких, насквозь просвечивающих розовых ушей, сверкали и в колечках темных волос на висках и шее. И вся она дышала утренней свежестью и блестела, как спелая ягода вишня, умытая росою или коротким ночным дождиком.
С того часу и стали все звать Фросю Вишенкой: и мать с отцом, и сестры, и подруги, и парни. Вишенка да Вишенка. Собственное имя ее постепенно забылось и произносилось разве только в церкви отцом Василием, когда в его руки среди множества прочих попадал и семейный поминальник Рыжовых и когда священник, торопясь и спотыкаясь языком о трудные имена, сердито выкрикивал меж других и ее имя. Фрося, стоя среди храма со свечкою в руках, не успевала даже подумать, что это ее помянул батюшка «во здравие», что она «раба божья Евпраксинья».
Фросе минул семнадцатый. Она последняя дочь у отца с матерью, сестры ее все выданы замуж. И Фросю баловали. Мать, по натуре тихая и робкая женщина, как-то все же ухитрялась одолевать лютую скупость Ильи Спиридоновича и наряжать «младшенькую», «синеокую красавицу» свою, на зависть подругам, в самые лучшие наряды. Старалась, конечно, играть на самом больном и потому самом уязвимом – на самолюбии мужа.
– Ильюша, а ты, родимый, глянь-ка на нее, голубоньку. Да краше нашей Вишенки и не сыщешь во всем белом свете! Это и будет она ходить в лохмотьях? Стыду-то!"
